А пока так.
Добила третий кусочек, про Одо.
Это должен быть цикл драбблов из четырех работ на одну общую тему.
Океан и капли
Канон - Star Trek: Deep Space 9
Персонажи: Джадзия Дакс... и прочие Дакс, Вейюн, Одо, в планах джем'хадар.
Зеркало на фикбуке
1
Для того чтобы знать, кто ты есть, важно помнить, кем ты был.
Джадзия Дакс
Джадзия Дакс
Примечание авансом: *Жиан’тара - ритуал встречи соединенного трилла с прежними хозяевами его симбионта. Части воспоминаний хозяев временно изымаются из памяти трилла Хранителем и передаются участникам ритуала, чтобы соединенный мог пообщаться со своими прежними личностями как с самостоятельными людьми. Жиан'тару Дакс можно было увидеть в серии "Грани" (Facets, DS9, 3x25).
Это не какие-то чужие голоса в голове. Это части ее самой.
Разные грани Джадзии Дакс.
Лила была первой. Сильная, гордая, с горячим сердцем и живым ясным умом. Не терялась от скептических взглядов мужчин в Совете в сторону ее, единственной женщины. Лила умела быть стойкой, сдержанной, приучила себя складывать руки за спиной в моменты речи - не хотела, чтобы ее эмоциональная манера жестикулировать становилась причиной для
подражаний, как издевательских, так и благоговейных. На жиан’таре* Лила улыбалась Джадзии губами Киры. Не потому ли Джадзия так сблизилась с Кирой, что она напоминает ей о Лиле?
В наших друзьях мы ищем отражение самих себя.
Сложно быть благодарной Тобину за обгрызенные ногти. Иногда из-за его дурной привычки приходится в прямом смысле слова бить себя по рукам. Зато Тобин подарил Джадзии свою оригинальную способность рассуждать, небанальный взгляд на сложные задачи, любознательность и нестандартность мышления талантливого ученого - и внезапные приливы
смущения в разгар шумной вечеринки, когда щеки вдруг вспыхивают краской. Джадзия купается в восхищенных взглядах, открытое платье, приятная тягучая усталость в ногах и голова кругом после танцев, а где-то глубоко-глубоко внутри - вспышка в темноте: Тобин с очаровательной неловкостью вспоминает, как впервые напился уже после смерти - на жиан’таре у Керзона. Ох уж эти встречи с прошлыми жизнями и ох уж этот Керзон. Напоит кого угодно! Заставит любого узнать те стороны себя, о которых ты до встречи с ним и не догадывался.
Его, Керзона, Джадзия единственного застала живым. Ее предшественник. Керзон заставлял ее, тогда еще робкую юную девушку, трепетать. Веселый и разгульный нрав он удивительно сочетал с настоящим величием. Он был воином, военным с рядом побед за плечами, а также старым и мудрым человеком. Джадзия никогда не чувствовала с его стороны уважения к себе, как она могла быть достойной принять Дакс после него? Керзон был легендой, многие равнялись на него - но не могли поравняться с ним.
На жиан’таре Керзон признался Джадзии в любви. Такова была судьба - их взаимное стремление стать единым целым, и удивительно, что умный и опытный Керзон так поздно понял это. Быть вместе навсегда, но не как учитель и ученик и не как любовники. Быть одним целым через Дакс.
Джадзия благодарна им за все. За гибкость тела и тягу развивать его, пробовать на прочность пределы возможности собственных мышц, унаследованную от гимнастки Эмони. За мужество и дерзкую веселость Торайаса и его знания пилота. За спокойную уравновешенность и доброту Одрид. Джоран - вот кто, конечно, отличается от всех особенно сильно. Всегда полный кипучего гнева, непоследовательный и жестокий, сотканный из противоречий - короткая, полная горестей жизнь безумца, руки в крови, больной разум убийцы. Джадзия впитала в себя и его. Молочно-белые воды подземного озера симбионтов приняли однажды ее тело, приняли и Джорана, омыли обволакивающим белым спокойствием его искалеченную сущность, и Джадзия чувствовала его, видела своими глазами: потерянного, измученного, некогда стертого из воспоминаний Дакс, как позорное пятно. Джоран приник к ее груди, прижался, как испуганный потерявшийся ребенок к матери - и стал ее частью. Он подарил Джадзии музыкальный слух, часы в каюте наедине с синтезатором - неуверенные, но нарастающие успехи в музыке, способность выразить себя через искусство. Ни у какого другого носителя Дакс нет ничего подобного - только у этой мятущейся несчастной души.
Конечно, бывает так, что они входят в диссонанс друг с другом. Мир Джадзии становится зыбким и туманным, вокруг словно сгущается тьма, и она видит тревожные сны, в которых вязнет в прошлых жизнях, на какую-то часть по-прежнему чужих, далеких и непонятных. Однако сны - на то и сны, чтобы рано или поздно просыпаться.
Дакс спокойно и уютно в ее теле - комочек живого тепла, памяти и векового опыта в животе. Джадзия не устает удивляться этому маленькому чуду, защите которого она однажды решилась посвятить свою жизнь - и навечно связала себя с ним.
Когда книга ее жизни закончится, будет продолжаться Дакс - новая жизнь и новая грань.
Значит, будет продолжаться и Джадзия. Так же, как и другие, все они.
Лила, подходящая к трибуне в притихшем зале Совета.
Тобин, морщащий лоб над решением теоремы Ферма.
Эмони, принимающая рукоплескания публики в разгар Олимпиады.
Одрид, не отходящая вторую неделю от кроватки больной малютки-дочери.
Торайас, выводящий корабль в головокружительный маневр под шквальным огнем неприятелей.
Джоран, сочиняющий очередную мелодию в ритме собственного беспокойного сердца.
Керзон - его все еще видит Сиско, когда Джадзия улыбается старому - и новому другу в ответ на его приветственное: “Ну здравствуй, старик”.
Разные грани Джадзии Дакс, неотделимые части ее самой.
2
Примечание: отклик на этот вот замечательный фик. Вейюн 7 и Вейюн 8 намеренно не разделены, воспоминания нелинейны. Можно считать этот текст обретающими четкую форму и правильную последовасть воспоминаниями Вейюна 9.
Боги не ошибаются.
Вейюн 7
Вейюн 7
Быть окруженным всеобщей неприязнью - не лучший расклад для дипломата, но у него нет поводов быть недовольным собой. Вейюн все делает правильно.
Он всегда был правильным. За исключением досадного инцидента с номером шесть линейка Вейюна безупречна.
У кардассианцев явно есть сомнения на этот счет.
- Стоило бы исключить высокомерие из твоего генетического “рецепта”, - ворчит Дамар.
Вейюн мог бы ответить, что в случае с генетическим “рецептом” Дамара кардассианские боги, кто бы они ни были, явно переборщили с любовью к выпивке, ну да ладно уж. Уколоть Дамара при случае Вейюн всегда успеет.
Он спокойно принимает всеобщую нелюбовь - с дружелюбной улыбкой, вежливостью и доброжелательностью в те моменты, когда это необходимо. В конце концов, рано или поздно, они перестанут противиться, все они. Кардассианцы с их эгоизмом и грубостью и недоверием к Доминиону. Баджорцы с их ложным почтением к Пророкам - никому не нужные ложные боги из червоточины. Обитатели “Дальнего космоса 9” с их попытками сопротивления очередной оккупации. Надо отдать им должное: в этих попытках они даже преуспели. Великие Основатели, сколько нужно еще времени и сил, чтобы все они поняли, что на самом деле происходит?
Великое Слияние - величайшее благо во вселенной. Это рай, говорит Основательница. Никому из Твердых, увы, не дано хотя бы прикоснуться к вечному блаженству, доступному только Основателям, но боги могут даровать своим верным слугам немало других благ. Кем были бы ворты без Основателей? Жалкими приматами, лесными дикарями. А посмотрите на них сейчас!
Даже Шестой, каким бы он ни был ущербным, восхищался вортами, восхищался самим собой. То, что глупец Дамар считает высокомерием - непонятное кардассианцам восхищение безупречностью творения Основателей. Ум, манеры, поставленная речь, собранность и профессионализм - набор обязательных качеств ворты, и это отнюдь не полный перечень их достоинств.
Другие просто не понимают, никто не понимает.
- Тебе никогда не ставили диагноз “ангедоник”? - язвительно интересуется Дукат.
Ангедония, болезнь отсутствия радости. Почему Дукат вообще спрашивает об этом? Это не о Вейюне, для него величайшая радость - служить Основателям. Поза покорности в их присутствии, смиренно опущенный взгляд, заученное, вросшее намертво, вживленное в плоть и кровь “Я живу, чтобы служить вам”.
“Неправильно, все это неправильно”.
Проклятый Шестой. Память дефектного клона - это и его память теперь, Вейюну жить отныне с чувствами и воспоминаниями предателя - и Вейюну 7, и Вейюну 8, и девятой, и десятой копии, когда такие понадобятся Доминиону.
Шестой пришел в свою короткую жизнь с сомнениями. Они отравляли его разум с момента пробуждения. Он был полон смятения и опасных вопросов.
В Великое Слияние закралась болезнь. Основатели больны и умирают! Когда Вейюн думает об этом, его пронзает страх, охватывает мучительное бессилие. Он слишком умен, чтобы не видеть: все попытки остановить болезнь Слияния бесплодны.
Его мир умирает. Его боги умирают.
“Если боги умирают, значит, они не боги?” - неуверенно шепчет внутренний голос, все еще принадлежащий Вейюну 6.
Это всего лишь разыгравшееся воображение. Вейюн прекрасно знает: слишком богатое воображение по-настоящему опасно. В новом клоне нет дефекта, он благоразумен и может контролировать свою фантазию. Не представлять мир без Основателей. Не думать о падении Доминиона.
Не думать о возможности ошибки.
Он верен своим богам и несет их волю всему миру. Чужому, непонятному, отличному от Доминиона миру, глухому к мудрости Основателей. Как сделать так, чтобы они услышали? Как лучше понять их, чтобы подобрать ключ к их натуре?
Вейюн любознателен. Он тянется ко всему новому. Живя на станции, он заполнял свою каюту всевозможными вещами, частицами чужих культур. Баджорская сережка. Слиток латины из запасов ференги. Фишка со стола дабо. Граненый стакан из бара Кварка. Вышедшие из стоя детали из инструментария шефа О’Брайена. Он и теперь не избавился от этой привычки к собирательству. Иногда Вейюн так увлекается изучением очередной своей добычи, что не замечает ничего вокруг. Вот платок из андорианского шелка, оставленный на Променаде Литой - насколько хорош его узор? Что чувствует Лита, когда нежная ткань охватывает ее плечи? Она ощущает себя... Красивой?
Вейюн не знает, что такое красота. Если у него есть хоть какие-то представления о привлекательности женщины, что он невольно отмечает для себя, то оценить искусство Вейюн совершенно не способен. Узоры на шелке и изгибы линий на подаренной ему картине Зиял в его глазах не отличаются от очертаний панелей управления шаттлами, силуэтов людей или
формы очередной бутылки выпивки в руках Дамара. Все это для него выглядит одинаковым. До обидного одинаковым и расплывчато-туманным при его слабом зрении. Он пытливо изучает полотно Зиял, почти касаясь его лицом.
- Скажите, что вы думаете об этой картине, майор? Хороша ли она?
Майор Кира ненавидит его и оттого не удостаивает ответом. Как жаль. Не у кардассианцев же спрашивать, в конце концов.
- Третий, скажи-ка мне, что ты думаешь о музыке на Променаде? - спрашивает он как-то шутки ради у окаменевшего по стойке смирно посреди “Кваркс” джем’хадар.
Забавно наблюдать, как джем’хадар зависает в итоге, словно бортовой компьютер, которому задали программу в духе “а теперь заставим звездолет танцевать”.
Когда Вейюн говорит, что не умеет шутить, он лукавит.
Джем’хадар, разумеется, какое-то время молчит, но Вейюн все же ворта, ворт надо слушаться, и солдат скрипучим голосом отвечает:
- Она довольно громкая.
- И раздражающая, - подсказывает Вейюн, прищурившись.
- Нет. Не раздражает. Не отвлекает. Это мой пост. Слежу за порядком в любом случае.
- О, не сомневаюсь. А как бы ты отнесся к вечеринке? Джем’хадар не лучшие танцоры, я понимаю, и среди них вряд ли найдется душа компании. Или, может, ты хочешь отдохнуть от своего поста и сыграть в дабо?
- Мне это не интересно.
- И это просто замечательно. Это правильно, - замечает Вейюн, дружески похлопав его по плечу. - Продолжай службу, Третий.
Вейюну сложно самому отделить здесь издевку от искреннего интереса. На самом деле здорово, что джем’хадар такие окаменелые увальни, единственное назначение которых - война. Им живется и думается просто. А Вейюну... временами скучно? Когда кардассианцев накрывает тоска, они топят ее в канаре. Ворты невосприимчивы к ядам, включая алкогольную отраву, так что это не его вариант.
Ему нравится другое. Играть. Угадывать очередную комбинацию в картах противника или за столом дабо. Дразнить Дуката и Дамара, внутренне улыбаясь тому, как они бесятся в бессилии и проигрывают ему - и в дабо, и в умении вести войну. После Шестого в нем живет неизбывная тревога - с ней нужно как-то справляться.
Страх, что подобное снова повторится.
Страх, что Основатели усомнятся в его верности.
Страх, что он сам снова усомнится в Основателях.
Он привычно опускает взгляд при виде Основательницы - и к благоговению теперь примешиваются все тот же страх и щемящая грусть при виде мерзкой губительной коросты, покрывающей ее тело.
- Если нужно, я, не раздумывая, отдам свою жизнь за вас, - повторяет он ей со всей горячностью.
- Я знаю, - отвечает Основательница, ласково касаясь его лица изъеденной болезнью рукой. - Но если бы все было так просто.
Она приняла бы такую жертву, внутренне ликует он, она приняла бы его жизнь - и очередной укол где-то глубоко внутри: она этого не оценит. Основатели не знают красоты жизни и ценности творения - в том числе ворт как творения собственных рук.
Он сам этого не знает в полной мере. Вейюн ценит себя, ценит собственное существование, это верно... Возможно, настолько ценит, что, осознай он снова наличие дефекта, рука бы дрогнула нажать на ликвидирующий имплант.
Это страшные мысли. Снова разыгравшаяся фантазия?
- Компьютер! Воспроизведи музыкальный файл из баз данных Федерации.
“Уточните запрос. Какой именно файл?”
- Какой угодно, - говорит Вейюн со странным комком в горле.
Музыка наполняет его комнату. Что-то из мелодий Променада. Кажется, это называется джаз.
У Вейюна нет музыкального слуха, но его чуткие уши улавливают множество звуковых оттенков, все грани звучания мелодии наполняют его - и рассыпаются, словно пазл, который он не в силах собрать.
Боги не ошибаются, не устает уверять он себя.
Что-то отчаянно кричит в нем снова и снова, перекрывая музыку: что, если это не так?
“Это неправильно, неправильно, неправильно”.
Вейюн резким ударом по нужной кнопке выключает звук и остается в полной тишине.
3
Мы - океан, и мы - капля. Целое - и часть.
Из разговора Одо с Основательницей.
Из разговора Одо с Основательницей.
Одо’итал. По-кардассиански это означает “ничто”. Шутки ради твердые делят слово, которым когда-то назвали “неизвестный образец”, пополам, в подражание именам, что носят сами. Одо Итал. Просто Одо. “Ни-че-го”.
Ни семьи, ни родины, ни лица. Ни прошлого, ни будущего.
Когда это имя произносят его друзья, оно звучит иначе. Имеет вес и смысл. Одо чувствует, что само его существование имеет смысл.
Удивительно, что у “ничего” могли появиться друзья, но это случилось.
- Ты мне как брат, - заверяет его Кварк, положа руку на сердце.
- Знаю уж я, как ты поступаешь с братьями, мерзавец, - беззлобно ворчит Одо.
Конечно, Кварк - тот еще подарок. Но ближе врага друга действительно нет. Если б Одо видел сны, нет сомнений - они были бы переполнены бесценным образом Кварка, заключенного в его изолятор. Неуловимый мошенник, проходимец, за которым нужен глаз да глаз - кто может быть ближе начальнику службы безопасности? Если и в Великом Слиянии Одо сохранит возможность тосковать, то он точно будет скучать по Кварку.
Ближе - только Кира. Его Нерис. Годы вместе на станции. Баджорская форма, которую носят они оба. Неистребимые прямота, честность и вера в справедливость - пожалуй, не так много общего, но это общее - самое важное. Когда-то Одо считал невозможным отклик Нерис на его чувства - но майор Кира на то и майор Кира, чтобы постоянно удивлять. Живое изменчивое пламя в теле твердого, ослепительная красота в ней во всей, в ее облике, движениях, во всем, что она делает. Больше всего на свете Одо благодарен возможности просто держать ее за руку, сидя рядом за столиком на Променаде.
Когда-то у него не просто не было Нерис, не то что ее теплого взгляда - даже такого привычного и разошедшегося по станции “констебль”. Не она ли, Нерис, изначально припечатала Одо этим словом как насмешливым прозвищем? Задолго до встречи с ней, до прибытия на станцию, у Одо не было действительно ничего. Ни рук, ни лица, ни этой самой формы, которая и не одежда ему вовсе - часть его самого, как очередная фальшивая кружка рактаджино, которую он хоть как-то бывает способен “выпить” на Променаде в подражание твердым - один из трюков, которыми впору было бы прошлому Одо Италу, уродцу, потешать кардассианскую публику.
- Превратись во что-нибудь, раз ты меняющийся, - тормошит его малютка Тайя.
Одо в конечном счете уступает девочке и, уже прощаясь со своей новой маленькой знакомой, на несколько мгновений закручивается ей на радость веселой юлой. Нет уж, превращаться в кусочек хлеба, как в легенде, что девочка ему рассказала, он не собирается. Конечно, он не боится, что Тайя съест его, как хитрец из детской сказки. Но какая-то тревога, недоверчивость в отношениях с твердыми почти всегда живет в нем. Неискоренимая часть Одо, наследие принадлежности его народу - и следствие горького опыта.
- ...И тогда семья ворт укрыла меняющегося от твердых, что его преследовали…
- Но почему твердые преследовали меняющегося?
Вейюн 6, осекшись, прерывает свою историю и непонимающе смотрит на Одо.
- Какая разница? Твердые всегда боялись меняющихся и пытались навредить им из страха перед неизвестным.
Одо остается только кивнуть. Как бы он ни хотел, чтобы было иначе, это правда. И его народ, Основатели, меняющиеся, увы, заслужили подобное отношение. Кто бы ни начал некогда эту бесконечную войну между миром твердых и Великим Слиянием, она оправдана. В природе гуманоидов бояться неизведанного. В природе Основателей - равнодушие и холодная отстраненность от несовершенства твердого мира.
Но он может это изменить.
Более полувека жизни среди твердых сделали его иным. Одо так много знает и чувствует, и никакие сомнения и вечная неуверенность - кто я, зачем я, имею ли я хоть какое-то значение - не мешают больше осознанию: он нужен Великому Слиянию. Нужен, чтобы исцелить меняющихся от болезни и непонимания.
Растворяясь в океане Великого Слияния, Одо отдает своему народу себя - свою память, свою личность, свой опыт.
Бесконечная смена форм - спокойствие каменной глыбы, прозрачная хрупкость бокала, гибкость молодой древесной ветви, условность его лица, так и не ставшего до конца человеческим - размытое отражение облика доктора Моры Пола. Ослепление светом софитов в гололюксе у Вика Фонтейна, чувственные звуки джаза, ловкие тонкие пальцы на клавишах. Улыбка Тайи - “ты вовсе не страшный, нужно просто привыкнуть”. Омертвевший взгляд Вейюна 6, сокрушающий своей умиротворенностью и бесконечным доверием - “вы все можете изменить, Одо”. Прощание с Кирой и снова - бесконечная вера уже в ее глазах.
Одо оставляет не чужой мир твердых, он оставляет мир, в котором его любили, чтобы рассказать о нем Слиянию.
- Что я такое? Что такое Слияние? Кто такие меняющиеся? Сколько нас?
Соединяясь с Основательницей, он все понимает.
- Мы - океан, и мы - капля. Мы - целое, нас много, и мы - одно. Мы - единое, и мы - каждый.
В Слиянии нет сомнений и страданий, нет страха и боли, в нем нет любви и веры - но теперь все изменится.
Они поймут. Они узнают. Они уже слышат его. Твердые приняли Одо - примет и его собственный народ.
Когда-то Одо назвал Слияние раем, к которому он не готов. Больше это не так. Все меняется.
Капля возвращается в океан, и слабый, но неугасимый свет разливается по потемневшим водам.