"Горменгаст: Титус Гроан", эпизод с "книгами" среди сосен
Меня угораздило сбросить на читалку перевод Сумина и Колесникова. Чувство, что я читаю вообще другую книгу в сравнении с Ильиным, но для разнообразия пусть будет первый, упрощенный, перевод.
Глава "Полусвет"
Сегодня была оттепель, и влага слезами струилась по веткам деревьев. Сильный ветер гнал по небу рваные облака, но среди деревьев было тихо и холода почти не ощущалось. Ветер дул с востока, где, между прочим, находилась и выгоревшая коробка книгохранилища.
– Сколько полок ты сделала для отца? – интересовался герцог, причем вялая улыбка так и не сходила с его лица.
– Семь, папа, – ответила Фуксия, – их пока семь.
– Дочка, нужно бы еще три добавить. Тогда можно будет начать расставлять книги.
– Хорошо, папа.
Фуксия подобрала сухую ветку и начертила на покрытой сухими иглами земле еще три параллельных линии – теперь их было ровно десять.
– Ну вот и отлично, – проговорил лорд Сепулкрейв, – теперь у нас достаточно места. Книги уже приготовлены, да?
Девочка резко вскинула голову и подозрительно глянула на отца – он еще никогда не говорил таким странным голосом. Фуксия давно поняла, что отец потихоньку сходит с ума, но тогда же обнаружила в себе неизведанное ранее чувство сострадания. Теперь же к состраданию добавилась любовь – любовь к существу, давшему ей жизнь, а теперь кажущемуся таким беспомощным в зимнем лесу.
– Да, папа, – ответила юная герцогиня, – книги уже готовы. Расставить их по полкам прямо сейчас?
Фуксия присела на корточки и стала ворошить сваленные в кучу сосновые шишки, изображавшие книги. (...)
Сосны зашумели на ветру, словно желая участвовать в разговоре.
– Фуксия!
– Да?
– Ты ведь моя дочь?
– Ну конечно. (...)
– ...Фуксия, я тебя хорошо знаю?
– Не знаю даже, что сказать тебе, – замялась девочка. – Думаю, что мы знаем друг друга не слишком хорошо.
Девочка снова испытала прилив нежности к отцу. Случайно она взглянула на него – герцог по-прежнему безумно улыбался. Вдруг юная герцогиня подумала, что впервые в жизни чувствует себя действительно дочерью Сепулкрейва Гроуна, герцога Горменгаста. У нее в самом деле есть отец... Какая разница, безумный он или в здравом уме? Главное – он ее отец...
– Мои книги... – начал герцог.
– Папа, они здесь. Может, мне прямо сейчас начать расставлять их по полкам?
– И поэмы тоже?
– Как скажешь...
Фуксия нагнулась и, подняв с земли первую шишку, поместила ее вертикально между проведенными на земле линиями. Герцог тяжелым взглядом следил за манипуляциями дочери, а потом забормотал:
– Сюда поставь Андрему – лирик, у него очень интересный стиль. Он любит синий цвет и все его оттенки, так что в его стихах все васильковое, фиолетовое да голубое. Фуксия, тебе стоит почитать Андрему...
Между тем девочка закончила первый ряд, и герцог, глядя на творение рук дочери, захохотал – сначала негромко, а потом все громче и громче – смех его сатанинскими раскатами звучал в притихшем бору.
Фуксия испуганно сжалась. Ей хотелось что-нибудь сказать, успокоить отца, но слова, как нарочно, застряли у нее в горле. Тем не менее девочка сумела взять себя в руки – взяв еще одну шишку, она поместила ее рядом с воображаемым «Андремой». А затем бесстрашно глянула на герцога и спросила:
– Что, двигаемся дальше?
Но лорд Гроун больше не слышал слов дочери. Глаза его стали пустыми – он смотрел не на Фуксию, а словно сквозь нее. Юная герцогиня выронила шишку и бросилась к отцу.
– Что такое?! Что случилось?! Папа, ответь же мне!
– Я тебе никакой не папа, – сказал лорд Гроун меланхолично. – Ты что, забыла, кто я такой? Я же филин, всю жизнь провел под крышей Кремневой башни. Для чего ты притащила меня сюда?
У меня почти нет времени читать то, что хочется, серьезно. Поэтому томик Пика, который в лучшие времена занял бы один-два вечера и тянется так долго.
Уже нежно влюблена в Фуксию и доктора, который поначалу вызывал антипатию, но теперь, к концу тома, кажется одним из тех немногих в замке, кого можно назвать человеком. Еще прониклась Флаем и нянюшкой, но вздорная девчонка в платье цвета крови пока на первом месте.
Стирпайка хочется задушить. А ведь поначалу он вызывал выворачивающую наизнанку душу симпатию.
Хотя вообще перевод-изложение, из которого приведен отрывок, в целом вызывает куда меньше эмоций, что позитивных, что негативных, нежели ильинский, который читается непросто, зато вычурно-красив и близок оригиналу. Из прочно застрявшего в голове: облака для Фуксии, телячий череп в гробу, эпизоды с безумным Сепулкревием, Гертруда. Линия Киды вызвала по большей части раздражение, признаться, не поняла в этой истории ничего, кроме того, что жизнь освобожденной от оков души вырвалась в мир с такой силой, что уничтожила и саму Киду, и людей, что были ей дороги. По сути, это Кида, а не Стирпайк романтический герой номер один в этом романе, пожалуй, хотя я еще с книжным Титусом как личностью не знакома...
Чувствую, что я с Пиком крепко, надолго и полюбовно. Привет, Мур и Толкин.